Неточные совпадения
—
Ступай к каретнику, чтобы поставил коляску на полозки, — сказал Чичиков, а сам пошел
в город, но ни <к> кому не хотел заходить отдавать прощальных визитов.
А она, кажется, всю жизнь, как по пальцам, знает: ни купцы, ни дворня ее не обманут,
в городе всякого насквозь видит, и
в жизни своей, и вверенных ее попечению девочек, и крестьян, и
в кругу знакомых — никаких ошибок не делает, знает, как где
ступить, что сказать, как и своим и чужим добром распорядиться! Словом, как по нотам играет!
Романтики, глядя на крепости обоих берегов, припоминали могилу Гамлета; более положительные люди рассуждали о несправедливости зундских пошлин, самые положительные — о необходимости запастись свежею провизией, а все вообще мечтали съехать на сутки на берег,
ступить ногой
в Данию, обегать Копенгаген, взглянуть на физиономию
города, на картину людей, быта, немного расправить ноги после качки, поесть свежих устриц.
—
Ступайте с Богом! Я устал:
в город ездил, — сказал он мне и потащил себе армяк на голову.
Пока я занимался размещением деревянной посуды и вотских нарядов, меда и чугунных решеток, а Тюфяев продолжал брать свирепые меры для вящего удовольствия «его высочества», оно изволило прибыть
в Орлов, и громовая весть об аресте орловского городничего разнеслась по
городу. Тюфяев пожелтел и как-то неверно начал
ступать ногами.
— Тотчас же послать купить
в город, Федора иль Алексея, с первым поездом, — лучше Алексея. Аглая, поди сюда! Поцелуй меня, ты прекрасно прочла, но — если ты искренно прочла, — прибавила она почти шепотом, — то я о тебе жалею; если ты
в насмешку ему прочла, то я твои чувства не одобряю, так что во всяком случае лучше бы было и совсем не читать. Понимаешь?
Ступай, сударыня, я еще с тобой поговорю, а мы тут засиделись.
Так меня, знаете, злость взяла, думал требовать дополнения по делу — пользы нет, я и говорю этому мальчику-то (он шел
в губернский
город — хлопотать по своему определению): «
Ступай, говорю, скажи все это губернатору!» Мальчик-то, вероятно, пошел да и донес.
— Ну, — говорит, —
ступай ты
в город.
— Известно, как же возможно сравнить! Раб или вольный! Только, доложу вам, что и воля воле рознь. Теперича я что хочу, то и делаю; хочу — лежу, хочу — хожу, хочу — и так посижу. Даже задавиться, коли захочу, — и то могу. Встанешь этта утром, смотришь
в окошко и думаешь! теперь шалишь, Ефим Семенов, рукой меня не достанешь! теперь я сам себе господин. А ну-тко
ступай,"сам себе господин", побегай по
городу, не найдется ли где дыра, чтобы заплату поставить, да хоть двугривенничек на еду заполучить!
— Во-вторых,
ступайте к нему на квартиру и скажите ему прямо: «Так, мол, и так,
в городе вот что говорят…» Это уж я вам говорю… верно… своими ушами слышал: там беременна, говорят, была… ребенка там подкинула, что ли…
Большов. Ну, ты
ступай теперь
в город, а ужотко заходи к невесте: мы над ними шутку подшутим.
Аристарх. Изволь! Только б охота была, а вина у нас вдоволь. (Подзывает человека). Вот они тебе и лошадь помогут вывести. (Человеку). Попотчуй его хорошенько. (Тихо). Потом положи
в телегу да проводи до
городу. (Наркису).
Ступай с ним, обиды не будет.
— Да, теперь небось что?.. Что?.. Ишь у тебя язык-от словно полено
в грязи вязнет… а еще спрашиваешь — что? Поди-тка домой, там те скажут — что! Никита-то нынче
в обед хозяйку твою призывал… и-и-и… Ишь, дьявол, обрадовался
городу, словно голодный Кирюха — пудовой краюхе… приставь голову-то к плечам, старый черт!
Ступай домой, что на дожде-то стоишь…
— Ну,
ступайте же себе
в город скорее. Таких молодцов скоро все узнают.
Ступай сегодня же
в город и пиши себе отпускную», — сказал Мирошев.
— Ву-ус? — отозвался тот, точно на зов издалека. Потом очнулся, увидел, что коляска стоит на улице
города, и на мгновение
в лице его появилось выражение беспомощной растерянности. Но затем взгляд его упал на ожидающих спутников, и
в лице явилось радостное выражение, как у ребенка, которому протягивают руку. И, действительно, оба старших еврея приготовились принять его, как только он
ступит на землю.
— А позвольте спросить, где вы наблюдали и изучали славянскую семью? У высших сословий, живущих особою жизнию,
в городах, которые оставили сельский быт, один народный у нас, по большим дорогам, где мужик сделался торгашом, где ваша индустрия развратила его довольством, развила
в нем искусственные потребности? Семья не тут сохранилась; хотите ее видеть,
ступайте в скромные деревеньки, лежащие по проселочным дорогам.
Поутру, когда я проснулся, как пораздумал, что за меня брат идет, стало мне тошно. Я и говорю: «Не ходи, Николай, мой черед, я и пойду». А он молчит и собирается. И я собираюсь. Пошли мы оба
в город на ставку. Он становится, и я становлюсь. Оба мы ребята хорошие, стоим — ждем, не бракуют нас. Старший брат посмотрел на меня — усмехнулся и говорит: «Будет, Петр,
ступай домой. Да не скучайте по мне, я своей охотой иду». Заплакал я и пошел домой. А теперь как вспомню про брата, кажется бы жизнь за него отдал.
Слабый голос старухи отвечал ему: «Для ночлега путников есть дома богатых и сильных, есть теперь
в городе свадьбы —
ступай туда; там можешь провести ночь
в удовольствии».
У нас
в деревне обчество, значит, здесь тебе нечего делать —
в город ступай, там себе хоромы ставь, а твой дом на нашей мирской земле ставлен, значит, его следует
в обчество отдать».
— Каждая по-своему распорядилась, — отвечал Патап Максимыч. — Сестрица моя любезная три дома
в городу-то построила, ни одного не трогает, ни ломать, ни продавать не хочет. Ловкая старица. Много такого знает, чего никто не знает. Из Питера да из Москвы
в месяц раза по два к ней письма приходят. Есть у нее что-нибудь на уме, коли не продает строенья. А покупатели есть, выгодные цены дают, а она и слышать не хочет. Что-нибудь смекает. Она ведь лишнего шага не
ступит, лишнего слова не скажет. Хитрая!
Когда я
в 1854 году, выпущенный из-за решетки его, въехал
в Смоленск, я, казалось, готов был облобызать родную землю, на которую
ступил, благовест русских колоколов радостно прозвучал
в моем сердце, как будто оно хотело пропеть: «Христос воскресе!» Не скажу, чтобы местность
города на Двине была неприятна.
В городе, где учился Фивейский, он видел однажды, как засаленный татарин вел на живодерню лошадь: у нее было сломано копыто и болталось на чем-то, и она
ступала на камни прямо окровавленной мостолыжкой; было холодно, а белый пар облаком окутывал ее, блестела мокрая от испарины шерсть, и глаза смотрели неподвижно вперед — и страшны были они своею кротостью.